О существенных корнесловных различиях двух имен и понятий.

В этой статье журнала словаря «Глаголъ» будет продолжено сопоставление тех словарных статей, которые по отдельности не вызывают у пользователей нашего словаря особого интереса. Причину редкого посещения страниц отдельных СОВЕСТЬ и СОЗНАНИЕ я вижу в том, что внутренняя форма каждого из этих слов кажется читателю очевидной и ясной и без обращения к этимологическим корням. Чтобы сразу уяснить ошибочность такого поверхностного взгляда, зададимся вопросом:

Почему в русском языке, то есть в представлениях русского народа, есть устойчивое словосочетание ДОБРАЯ СОВЕСТЬ, но нет устойчивого сочетания *«ДОБРОЕ СОЗНАНИЕ», или * «ДОБРАЯ СОЗНАТЕЛЬНОСТЬ» (кавычки и звездочки здесь указывают на ненормативность, неприемлемость для живого славянорусского языка этих грамматически, фонетически и морфологически правильных словосочетаний). Есть сложносоставные имена прилагательные ОСТРОУМНЫЙ/ТУПОУМНЫЙ, но отсутствуют и совершенно недопустимы прилагательные * «ОСТРОСОВЕСТНЫЙ» или * «ТУПОСОВЕСТНЫЙ». Народ, хранящий в своем мировоззрении живые образные представления о совести и сознании, по-прежнему зрит в корень и отвергает кажущуюся тождественность этих разнокоренных и различных по своей вечной сути современных слов и понятий. В современных этимологических словарях о корнях слов СОВЕСТЬ и СОЗНАНИЕ говорится кратко:

«СОВЕСТЬ - калька др.-греч. συνείδησις /синэйдесис/ «conscientia». Из со- + весть (см. ведать)» (https://ru.wiktionary.org/wiki/).

«СОЗНАНИЕ - это слово является калькой с латинского conscientia /конскиентиа/, что в буквальном переводе означает «совместное знание». См. также близкое по смыслу слово совесть» (https://lexicography.online/etymology/).

Сразу бросается в глаза стремление ученых составителей словарей приравнять оба эти в основе совершенно разнокоренные слова к одному латинскому термину (буквально «мертвому, убитому» слову) «conscientia». Приставочная часть СО- (в латинском con- /кон/) действительно полностью совпадает в обоих словах. Суть различия кроется в основных корнях. Основная часть латинского слова «conscientia» восходит к древнему корню *skey- «шкурить, снимать покров», который ученые возводят к еще более простому древнейшему корню *sek- «сечь, резать на части». Современное английское слово science /сайенс/ «наука» тоже происходит от этого корня, и тоже несет в себе образ рассечения на части, или разложения целого на части: анализа. Приравнивая СОВЕСТЬ к СОЗНАНИЮ и КОНСКИЭНТИИ, современные ученые фактически приравнивают человека с живой душой, которую можно исповедать, то есть сделать ведомой в откровенном разговоре, к мертвому человеку, тело которого вскрыли анатомы, чтобы рассмотреть внутри его душу, ну и убили, улетела душа…

Корень ВЕСТЬ (в древнегреческом -είδησις /эйдесис/) восходит к древнему вѣ, тому же, что и в русских глаголах ведать, видеть; в древнегреческом εἰδώς /эйдос/ «зримый образ»; в санскритском वेत्ति /вéтти/ «предчувствовать, желать узнать, предвидеть». Ученые восстановили единый древний корень всех этих и еще многих называющих ведение слов мировых языков в виде *weyd- «видеть».

Основной корень слова СОЗНАНИЕ -ЗНА- ученые возводят к иному древнему образу и представлению: *ǵneh- «познать, узнать». Этот древний корень присутствует в таких словах, как древнегреческое γιγνώσκω /гигноско/ «познавать»; английское know /ноу/ «знать, познавать»; русское ЗНАТЬ/ЗНАНИЕ. Издревле ВЕДЕНИЕ связано в представлениях народов мира с духовными существами, которые обычно скрыты от глаз человека, но могут созерцаться им в откровениях. Знание, узнавание, познание связывается в мировой культуре, мифологии и религии с самовольным проникновением человека в суть вещей – с разрушением, анализом (буквальный перевод «разложением на части»). Естественно, что ВЕДЕНИЕ и СОВЕСТЬ предполагают сохранение цельности и жизни открывающихся внутреннему взору сущностей, а ЗНАНИЕ, наоборот, предполагает нарушение цельности и смерть познаваемого живого объекта. СОВЕСТЬ спасает и возвращает смертного человека к вечной жизни в духовном мире, а основанная на самовольном познании СОЗНАТЕЛЬНОСТЬ – губит, оправдывая саморазрушение и смерть как необходимые инструменты прогрессивного развития и новых революционных преобразований старого мира:

— Ох, пурга какая, спасе!

— Петька! Эй, не завирайся!

От чего тебя упас

Золотой иконостас?

Бессознательный ты, право,

Рассуди, подумай здраво —

Али руки не в крови

Из-за Катькиной любви?

— Шаг держи революцьонный!

Близок враг неугомонный!

  Вперед, вперед, вперед,

    Рабочий народ!

…И идут без имени святого

  Все двенадцать — вдаль.

    Ко всему готовы,

    Ничего не жаль… (Из поэмы А.Блока «12», главы 10-11).

Чтобы более живо представить суть различия и опасность смешения понятий СОВЕСТИ и СОЗНАТЕЛЬНОСТИ, сопоставим выдержки из двух словарных статей «ГЛАГОЛА»:

 

СОВЕСТЬ

ЗНАК

– В евангельских текстах на славянорусском языке этим словом переводится древнегреческое συνείδος /синэйдос/, состоящее из приставочного корня συν- (син-) «вместе» и основного είδος (эйдос) «вид, образ»: «совместное видение, соображение»: «Ибо если кровь тельцов и козлов и пепел телицы, через окропление, освящает оскверненных, дабы чисто было тело, то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть (συν­είδησιν - синэйдисин) нашу от мертвых дел (νεκρῶν ἔργων – некрон эргон), для служения Богу живому и истинному!» (Апостола Павла послание к евреям, 9:14-15). Совесть противопоставлена телесности как совместное видение духовной сути (ведение) противостоит внешнему материалистическому взгляду на вещи. Смертию смерть поправ, Христос омыл и очистил человеческую совесть своей кровью. Став чистой во Христе, наша совесть прозрела для видения вещей вместе с Богом: Боговедения и Богомыслия: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (От Матфея, 5:8). ... СОВЕСТЬ (синэйдос) понуждает нас сознательно ограничивать свою свободу:  «Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных. Ибо если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос. А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа» (Апостола Павла послание Коринфянам 1, 8: 8-12).

– от древнейшего корня *gen-/g’no-/gon(e)- «порождать». Однокоренными являются такие слова, как русские знать, знание; санскритские ज्ञान /jñāna «джнана»/ «осознание, предположение», जनि /jani «джани»/ «жена, рождение»; греческое γνώση /«гнози»/ «знание, понимание, осознание»; латинское gnostic /гностик/ «знаток»; английские know «знать», can «мочь, иметь силу», cunning «хитрый»; немецкое kennen «знать». … Новый Завет разъясняет вторичную природу знака по отношению к совести. Он учит людей правильно обращаться с тем особым внутренним органом, который служит для восприятия знаков по-Божески - с совестью: «О идоложертвенных яствах мы знаем, потому что мы все имеем знание (γνῶσιν /гносин/); но знание (γνῶσις /гнозис/) надмевает, а любовь назидает. Кто думает, что он знает (ἐγνωκέναι /эгнокинэ/) что-нибудь, тот ничего еще не знает (ἔγνω) так, как должно знать (γνῶναι /гнонэ/). Но кто любит Бога, тому дано знание (ἔγνωσται /эгностэ/) от Него. Итак об употреблении в пищу идоложертвенного мы знаем, что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого. Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, – но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им. Но не у всех такое знание (γνῶσις), некоторые и доныне с совестью (συνηθείᾳ /синестейа/), признающею идолов, едят идоложертвенное как жертвы идольские, и совесть их, будучи немощна, оскверняется» (Апостола Павла первое послание Коринфянам, 8:1-7).

Когда человек сознательно заглушает в себе голос совести, с ним случается душевный обморок, в котором больная душа слепнет, впадает в суеверие и самоуверенность, становится жестокой и безжалостной. В романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» такой обморок души происходит с главным героем. Сначала очнувшийся после кошмарного сна об убийстве лошадки Раскольников, вроде бы, исцеляется от сознательного намерения убить старуху-процентщицу. Он с самого начала романа намеревается убить старуху вопреки несовершенным законам социума, которые он хочет начать переписывать этим убийством. Мысль о том, что он собирается нарушить Закон Божий и убить в себе совесть, Раскольников тоже ставит под сомнение силой своего сознания. Вдруг во внутреннюю борьбу его мощного талантливого сознания и изможденной совести вмешивается воспоминание из детства, пришедшее в виде кошмарного сна:

«Страшный сон приснился Раскольникову. Приснилось ему его детство, еще в их городке. Он лет семи и гуляет в праздничный день, под вечер, с своим отцом за городом. Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне. … ...Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает всё это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.

— А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской.

— Разразит! — кричат кругом.

— Убьет!

— Мое добро! — кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздается тяжелый удар.

… Он проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь, и приподнялся в ужасе.

«Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!»

Всё тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он положил локти на колена и подпер обеими руками голову.

«Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью... с топором... Господи, неужели?»

Он дрожал как лист, говоря это.

«Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту... пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю... Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко... ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило...».

Пробудившаяся совесть Раскольникова все еще слишком слаба для того, чтобы полностью подчинить себе его мощное сознание и предаться Богу. Он искренне хочет перестать сознательно своевольничать и оправдывать себя, обвиняя других, но при первой же провокации «слепого случая» вновь сознательно преступает Закон Божий в помысле об убийстве. Осознав, что подвернулся удачный случай убить и избежать видимого наказания, он вновь становится одержимым рабом бессовестного замысла:

«— В семом часу, завтра; и от тех прибудут-с; самолично и порешите-с.

— И самоварчик поставим, — прибавила жена.

— Хорошо, приду, — проговорила Лизавета, всё еще раздумывая, и медленно стала с места трогаться.

Раскольников тут уже прошел и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.

До его квартиры оставалось только несколько шагов. Он вошел к себе, как приговоренный к смерти. Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что всё вдруг решено окончательно. Конечно, если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного случая, то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать наверное, на более очевидный шаг к успеху этого замысла, как тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком случае, трудно было бы узнать накануне и наверно, с большею точностию и с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра, в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение, будет дома одна-одинехонька».

Далее Достоевский прямо указывает на суеверие своего главного героя, сознательно пошедшего на страшное убийство ради доказательства своей научной теории. Суеверие рождается в той душе, которая сознательно рассматривает исходящий от Бога голос совести как одно из мнений наряду с общественным и собственным мнением. Такое душевное состояние сознательных суеверов в русском языке называется СОМНЕИЕМ. Корнесловно сомнение представляет собой «совмещение мнений», а суеверие – «совпадение сомнительных верований». Талантливый юный юрист Раскольников настолько поднаторел в своих профессиональных сомнениях, что просто не мог не стать суевером. Именно суеверие и помогло его сознанию одержать окончательную победу над полуобморочной совестью:

«Но Раскольников в последнее время стал суеверен. Следы суеверия оставались в нем еще долго спустя, почти неизгладимо. И во всём этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений. … «— Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь, а скажи ты мне: убьешь ты сам старуху или нет? — Разумеется, нет! Я для справедливости... Не во мне тут и дело... — А по-моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой и справедливости! Пойдем еще партию!». Раскольников был в чрезвычайном волнении. Конечно, всё это были самые обыкновенные и самые частые, не раз уже слышанные им, в других только формах и на другие темы, молодые разговоры и мысли. Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в собственной голове его только что зародились... такие же точно мысли? И почему именно сейчас, как только он вынес зародыш своей мысли от старухи, как раз и попадает он на разговор о старухе?.. Странным всегда казалось ему это совпадение. Этот ничтожный, трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела: как будто действительно было тут какое-то предопределение, указание...».

Роман Достоевского велик тем, что в нем звучит пророческое предостережение: торжество СОЗНАТЕЛЬНОСТИ над СОВЕСТЬЮ ведет к преступному нарушению Закона Божьего целыми сообществами ученых теоретиков и практиков социализма:

«Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства — и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, — и ничего!.. — Вот и соврал! — крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его. — Н-ничего не допускается! — с жаром перебил Разумихин, — не вру!.. Я тебе книжки ихние покажу: всё у них потому, что «среда заела», — и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит всё человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: «безобразия одни в ней да глупости» — и всё одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, — зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется!».

Оказывается, еще в середине 19 века великий писатель Достоевский прямо предупредил нас о том, что социалистический подход к разрешению человеческих сомнений и к выбору между чистой СОВЕСТЬЮ и партийной, классовой, сословной, гендерной, национальной, расовой, конфессиональной и любой иной СОЗНАТЕЛЬНОСТЬЮ «мертвечинкой попахивает», то есть ведет к обморочному помрачению православной русской души, как в «Мертвых душах» Гоголя! Оставим на время свои политические предпочтения, рассуждения и предубеждения, обратившись за разъяснением пророчества Достоевского к иконологическим древним корням слова СОЦИАЛЬНЫЙ.

Ученые этимологи разных стран единодушно утверждают, что слово СОЦИАЛЬНЫЙ восходит к тому же древнему корню *sekʷ- «последовать», что и международные термины секвестр, секунда, секундант. Медицинский термин секвестр, к примеру, означает «участок омертвевшей ткани, свободно располагающейся среди живых тканей». Вполне в духе цитаты из «Преступления и наказания». Английское однокоренное числительное second /секонд/ «второй» отражает иконологическую всякой социальности, включая политический социализм и социальные науки (я имею ввиду не столько перечень современных наук, сколько социально-классовый подход, доминировавший в общественных и гуманитарных науках нового времени в странах победившего социализма). Любимой темой философских дискуссий социалистов является вопрос о вторичности духа и души по отношению к материи и плоти человека. Социалисты, будь они политиками, философами, историками, литературоведами, педагогами или лингвистами, всегда стараются сначала секвестировать живую связь с Богом – СОВЕСТЬ, отделив ее от материи сознательного мировоззрения и поведения. Затем, объявив «свободу совести и вероисповедания», в социалистических детсадах, школах, вузах, учреждениях культуры, науки и государственного управления ценимая русским народом чистая СОВЕСТЬ «по умолчанию» утверждается как вторичная по отношению к общественному СОЗНАНИЮ и личной сознательности каждого члена общества. Если же в обществе, несмотря на активную пропаганду «чистого сознания, освобождающего совесть от пережитков прошлого», все еще остаются несознательные «слишком» совестливые богобоязненные элементы, социалистам периодически приходится под гул большинства голосов демократической общественности прибегать к мерам социальной защиты, в том числе, секвестирования при помощи топора по примеру Раскольникова. Свидетельством временного торжества социалистической сознательности государственных служащих над несознательным русским народом стал рассказ Андеря Платонова об усомнившемся и отмежевавшемся Макаре:

«Среди прочих трудящихся масс жили два члена государства: нормальный мужик Макар Ганушкин и более выдающийся — товарищ Лев Чумовой, который был наиболее умнейшим на селе и, благодаря уму, руководил движением народа вперед, по прямой линии к общему благу. Зато все население деревни говорило про Льва Чумового, когда он шел где-либо мимо. — Вот наш вождь шагом куда-то пошел, — завтра жди какого-нибудь принятия мер... Умная голова, только руки пустые. Голым умом живет... Макар же, как любой мужик, больше любил промыслы, чем пахоту, и заботился не о хлебе, а о зрелищах, потому что у него была, по заключению товарища Чумового, порожняя голова».

Как и автор этого рассказа, русский мужик Макар жил по совести и традиционно ставил главки храмов выше глав вождей и сотворенные Богом природные растения ценил выше достижений науки и техники:

«И Макар тронулся в направлении башен, церквей и грозных сооружений — в город чудес науки и техники, чтобы добывать себе жизнь под золотыми головами храмов и вождей. …«Не то тут особые негодяи живут, что даже растения от них дохнут! Ведь это весьма печально: человек живет и рожает близ себя пустыню! Где ж тут наука и техника?»

В конце рассказа общественная сознательность побеждает, и Макар оказывается секвестированным членом социума. Смерть этого совестливого человека, сохранившего в целости и чистоте свою живую душу, воспринимается сознательными социалистами как победа сознательности над предрассудками отсталого народа:

«– Ты чин имел большой, а дурак! Как же я тебе душу покажу, когда она – общественное отношение?!

Макар, однако, тоже имел перспективу и благодаря ей нигде не мог заблудиться: он сразу же дал бабе дальнейший вопрос:

– Значит, душа, по-твоему, лишь пустая доброта, а вещества в ней нету? Как же так, – бог и то был телом, хотя и нарочным, человек ведь насущней бога!

– Ты бога не поминай: он отвергнут научным противоречием!

– Каким, сознательница? Говори мне теоретически!

– А таким! Бог-отец – это тебе положение, бог-сын – противоположение, бог-дух святой – соединение первых двух, а по-научному – диаволектический свинтус, или сцепление двух гадов в узком месте! Понял?

– Нет, – сознался Макар. – Но я убеждаюсь: деваться все одно некуда, как только в кучу масс!

– Значит, бога нет, – пояснила женщина. – А душа есть не предмет, а отношение людей среди коммунизма! – А где ж коммунизм? … Макар отошел от нее, залез в чулан и горевал целые сутки, что внутри его постоянно живет ошибка, а затем заснул и, увидев во сне ужас своей отсталости, к рассвету отмежевался от своего единоличия. На следующее утро он пошел рыть овощ вместе с бабами, чтобы чувствовать себя явным членом будущего человечества, которое выкормится этим овощем и образует душу внутри себя и между собой. Так Макар осознал себя социальным условием – и с тем смирился среди теплоты трудящихся масс. А впоследствии он умер от слабости сердца, не перенесшего настигшего его организованного счастья, и вослед его худому, равнодушному телу шла печальная тракторная колонна, вернувшаяся с межселенной пахоты, ибо все же Макар был член, и за то ему полагалась механическая честь во время смерти. «– Одним врагом стало меньше, он не выдержал темпа счастья», – сказала знакомая Макару сознательница на его могиле, и всем ее слушателям стало легче и лучше. А вечером эта женщина написала открытку тов. Авербаху, что Макар мертв и перспектива гораздо видней» (1929–1930).

По сути СОЦИАЛИЗМ в идеологии, в культуре, в науке, в системе образования и воспитания можно определить простым «общественным отношением»: временное доминирование СОЗНАТЕЛЬНОСТИ над СОВЕСТЬЮ.

Послесловие.

Закономерен вопрос: зачем писать о социалистической сознательности в России 2021 года, в период восстановления храмов, ниспровергания прежних вождей и возврата от социалистических к капиталистическим общественным отношениям? – Такая необходимость возникла в силу очевидно продолжающегося торжества социалистического подхода к современному российскому образованию и науке. В частности, я имею ввиду культ знаний в школах и вузах, секвестированных от Церкви, призванной Богом заботиться о чистоте и укреплении совести учителей и учащихся. В таких областях научных знаний, как история, обществознание и языковедение тоже властвует социалистический сквестр, согласно которому вторичные современные значения слов ставятся выше их вечно живого образного (иконологического) смысла. Успехи в этих науках определяются уровнем владения терминологией, в переводе с латыни « набором убитых, мертвых слов». Не по-Божески это, хотя и, с точки зрения платоновских сознательниц, «перспектива гораздо видней».

Вся проза Андрея Платонова являет собой особый пример СОВЕСТЛИВОГО словоупотребелния. В каждом предложении внешне необычных текстов этого писателя его совесть направляет сознание на живое образное восприятие вечного смысла Слова Божьего, дышащего в слове человеческом. Можно иначе сказать: в тексте «Усомнившегося Макара» неизреченная мысль, воспринимаемая свыше СОВЕСТЬЮ автора, определяет порядок изречения слогов и слов во внешней речи. Например: 1) есть ли в лексиконе современного русского языка, датированного академиком Виноградовым «от Пушкина до наших дней», слово СОЗНАТЕЛЬНИЦА? – Разумеется, нет, и не было. Есть ли тогда приставка со- со значением «совмещать», основа -зна- со значением «познавать (проникать внутрь, разрушая», суффикс –тель со значением «лицо, произодящее действие», суффикс –ник/ниц(а) со значением «лицо по свойству или признаку, которые определяют его отношение к предмету (в нашем случае, к отмежевавшемуся Макару)»? – заглянув в грамматические справочники, можем легко убедиться, что все эти части слов есть, и они являются нормативными, общеупотребительными и осознанными наукой в качестве морфем (закономерных частей слова). – Чего же добивается автор рассказа, сочетая, точнее, сталкивая в слове СО-ЗНА-ТЕЛЬ-НИЦ-А привычные и легко понимаемые носителями языка в своих мертвых значениях морфемы? – Главного, ради чего он пишет свои рассказы: пробуждения СОВЕСТИ у читателя, который вдруг представляет своим внутренним взором женщину, которая бессовестно совмещает свою официальную должность лица, определяющего отношение людей к Макару с проникновением внутрь его души с целью разрушения. Она ведь бессовестно и жестоко убила этого простого доброго и по-детски наивного мужика, пользуясь тем, что он Макар не только по внешней кличке, но и по глубинному вечному живому смыслу этого имени собственного. Древнегреческое имя Макариос переводится как «блаженный». В античной мифологии «макариос» было одним из эпитетов верховного божества Зевса. – Не от мира сего, то есть несознательный он, Макар, совестливый по сути своей. Значит, по приговору сознательницы после его смерти «одним врагом стало меньше». Горькая ирония Платонова, совестливого блаженного писателя, жившего в окружении сознательных социалистических лжецов, заключается в последней фразе сознательницы на похоронах врага народа Макара: «он не выдержал темпа счастья». – Дело в том, что Μακάριος в переводе с древнегреческого означает не только «блаженный (юродивый)», но и «счастливый». Тот, кто был счастлив, живя по совести, и стал несчастен, когда при помощи сознательницы «осознал себя социальным условием», «умер от слабости сердца, не перенесшего настигшего его организованного счастья». Платонов написал не просто рассказ Макаре. Совестливое словотворчество этого «Макария» породило живую картину счастливой жизни бессовестных сознательниц в стране победившего социализма и несчастной кончины в этой стране добросовестного простого русского народа. Слава Богу, что блаженный православный народ вечен. Он имеет свойство воскресать и возрождаться в своей совестливой христианской культуре даже после массового геноцида.

Термин ген, от которого образовано слово геноцид, согласно данным этимологов, происходит от древнего коня *ǵenh- «производить на свет». Иконологический образ, скрытый в однокоренном глаголе ГЕНЕРИРОВАТЬ, содержит представление о воплощении энергии творения в материю, то есть о проявлении промысла Творца в виде живых творений – вещей. К корню *ǵenh- восходит также санскритское слово जायते /jā́yate/ «производить на свет, генерировать». Соответственно, ГЕНОЦИД – это попытка лишить народ энергии роста, сжить его со свету. Говоря о массовом геноциде народа, я имею ввиду, прежде всего, православный христианский народ, рожденный второй раз от воды и духа и растущий не на родной Земле не вширь, а ввысь, в направлении Царства небесного. Этот народ и язык старается жить на своей родной Руси в Слове Божием и в Духе истины, по совести и по Заповедям. Эффективным средством геноцида такого порожденного от воды и Духа христианского народа является перемена его сознания. Сначала народное сознание отрывается от древних церковнославянских и евангельских корней христианской совести, а затем – переворачивается с ног на голову: от нацеленности в Царство небесное к нацеленности в недра земли, в преисподнюю. Отрыв от корней – это не просто красивый оборот. Я имею ввиду конкретные живые древние корни каждого слова и слога в лексиконе каждого носителя русского языка, включая предлоги, междометия, приставки и суффиксы. Творческий акт порождения живого высказывания-ремы (в переводе с древнегреческого «глагола») начинается с сочетания генетических Евангельских духовных образов-эйдосов (вспомним, что СОВЕСТЬ – это древнее слово син-эйдос «совокупность образов») с образами мыслей носителя языка, произносящего или воспринимающего эту рему-глагол. Устранить это начало, и будет поток торжествующей сознательности – мертвых духовно пустых словоформ, пригодных для передачи информации, но не несущих в себе энергии любви и благодати Божьей. Речь тогда получается легко понимаемой, грамотной и, далее, по Достоевскому: «мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, — зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется!» - вполне удобно для школьных уроков и ЕГЭ по «русскому языку», «истории», «обществознанию» и по другим гуманитарным дисциплинам. В заключение статьи о СОВЕСТИ и СОЗНАТЕЛЬНОСТИ уместно вспомнить строки из стихотворения А.С. Пушкина:

«… Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть - на мой закат печальный

Блеснёт любовь улыбкою прощальной» (1830).

 

Василий Семенцов, 07.12.2020, Царское Село.